Глава 24. Весеннее обострение.
– Насладился в полной мере? Понравилось? Проникся?
Ладонь легла ему на плечо, а ухо опалило горячим дыханием. Со стороны эти объятия смотрелись весьма двусмысленно, больше походя на объятия любовников. На самом деле, эти двое были едва ли не заклятыми врагами, готовыми в любой момент друг друга уничтожить, если появится такая возможность. Хотя, Веберу как раз было параллельно на то, что происходит в жизни Лесли, это Блисс проявлял повышенный интерес к жизни Доминика.
– Пошел к чёрту, – отозвался Лесли.
– Не понравилось? – разочарованно протянул Доминик, присаживаясь на парту Блисса. – Совсем-совсем?
– Я не смотрел.
– А почему? Антураж не по нраву?
Лесли не придумал ничего лучше, кроме как показать собеседнику средний палец и отвернуться к окну, всем своим видом показывая, что не будет больше реплик с его стороны.
– Не хочешь разговаривать?
– Видеть тебя не желаю.
– Да ладно. Что я тебе сделал?
– Кроме того, что в день всех влюбленных трахался с моим парнем? Ничего. Только это.
– О, это так печально.
– А, по-твоему, норма?
– Я просто не придаю этому значения.
– Надо же. А мне казалось, тут у кого-то принципы. Ошибся, значит? У Вебера ни гордости, ни чести. Блядство в крови. Наверное, по наследству передалось. От мамочки шлюшки, которая родила и бросила, не разобрав, от кого же такое сокровище нагуляла.
Глаза Доминика потемнели, а губы сжались в тонкую полоску. Лесли знал, куда нужно бить. Каким-то чудом умудрился обнаружить уязвимое место. Конечно, подобная проблема была актуальна для всех воспитанников интерната, но для Вебера она была раз в пять болезненнее, чем для остальных. Именно по этой причине он женщин презирал, поэтому ненавидел сравнение с ними, считая, едва ли не смертельным данное оскорбление. Женщины в его представлении прочно ассоциировались с блядями. Даже самые скованные, самые не раскрепощенные. Он знал, что при умелом подходе все они становятся одинаково развратными, у всех одинаковая психология, одинаковое мышление. Все они сучки продажные...
И сейчас Лесли без ложной скромности, открытым текстом заявил, что считает Вебера абсолютно таким же.
– Блисс...
– Что?
– Если я тебя не убью, то покалечу стопроцентно. Лучше захлопнись.
Лесли прищурился и посмотрел на своего оппонента, впервые такого задумчивого и озлобленного одновременно.
– Уже боюсь, – хмыкнул насмешливо.
– Бойся, – прошипел Доминик. – Бойся, на самом деле, потому что раздавлю...
– Сколько раз?
– Что именно?
– Сколько раз за то время, что ты в интернате, у вас было это?
– Тебе зачем?
– Просто хочу знать.
– Статистику выявляешь?
– Сколько раз? – повторил Блисс.
– Дважды. Оба раза ты видел.
– Не верю.
– Да не верь. Мне-то что?
– Не может быть, чтобы так... редко.
– Почему же? Остальное время занято тобой.
– И, зная о моём существовании, ты всё равно лезешь в отношения?
– Да, – ответил Доминик. – Я легко и просто лезу в отношения. Мне-то что от того, что у вас отношения? У меня же их нет, а я тоже хочу поклонения и восхищения. В конце концов, любовницы часто уводят мужей из семей. И не думаю, что они испытывают угрызения совести.
– А тебе не стремно быть всего лишь любовницей?
– Нет. Потому что я не любовница.
– Кто тогда?
– Никто, – усмехнулся Вебер. – Призрак, который больше в вашей жизни не появится. Не волнуйся, то, что ты видел в душевой, было в последний раз.
– Охотно верю, – засмеялся Блисс.
– Да не верь, мне-то что.
Доминик сполз со столешницы и направился к своей парте.
– Доминик, – позвал его Лесли.
Вебер обернулся.
– Что?
– Ты любишь его. На самом деле, любишь. Иначе не сделал бы этого. Такие, как ты, не унижаются. Такие, как ты, не опускаются до того, чтобы быть любовниками. Разве что любовниками миллионеров, но Джошуа не миллионер... Значит, есть другая причина. И эта причина очевидна. Ты втрескался в него.
– Тебе показалось, – усмехнулся шатен. – Я люблю только себя.
– Как знаешь, – отозвался Блисс.
Доминик снисходительно ему улыбнулся, хотя улыбку выжать получилось с трудом.
«Неглупая овечка...»
* * *
Наступившая весна не принесла с собой практически никаких перемен. В интернате по-прежнему, было серо и уныло. Солнечный свет редко заглядывал в гости, а вот деревья, окружавшие «Белый олеандр» стали, казалось, ещё внушительнее, чем прежде.
Теперь комнаты практически целыми днями пустовали, а воспитанники проводили время на улице. Вебер, расправившись с заданиями, мог до позднего вечера бродить по лесу, изученному вдоль и поперек, но всё равно не надоедающему. Весна всегда была любимым временем года у Доминика. Оживала природа, оживал и он, как будто стряхивал с себя сонное оцепенение зимнего периода и начинал жизнь заново. Он не солгал Блиссу, заявив, что между ним и Джошем больше ничего не будет. Между ними, действительно, ничего больше не было. Совершенно. Они не обменивались страстными взглядами, не пытались залезть друг другу в кровать. Они вообще не обращали друг на друга внимания. И Блиссу оставалось лишь догадываться, каким образом, у них получается так достоверно играть роль равнодушных особ. Как? Ведь это, на самом деле, было интересно. Даже очень интересно. Он видел, какими они могут быть, оставаясь наедине. Он не верил, что такая страсть может затухнуть в один момент, не разгоревшись до предела. Если только её не тушили целенаправленно.
С Лэстом Блисс этот вопрос больше не обсуждал. Понимал, что правдивого ответа не дождётся. Вебер и Лэст играли в свою игру по особым, глупейшим правилам. Никто не мог выиграть, никто не мог проиграть. Они так и находились в подвешенном состоянии, не позволяя своей гордости сломаться. Не позволяя уничтожить в себе предрассудки и признаться в истинных чувствах. Прожили в «Олеандре» вместе восемь месяцев, но так и не сказали друг другу о своей любви.
Лесли считал их идиотами, но вместе с тем иррационально радовался. Ведь Джошуа, несмотря ни на что, был с ним. Он не уходил к Доминику, не разрывал отношения, считая, что лучше в одиночестве, чем вместе, с кем попало. В общем, снова, достаточно умело создавал иллюзию счастливых отношений. Вебер, с наступлением весны, когда не бродил по лесам, шатался в кабинет к Клариссе, на правах друга. Их отношения, действительно, остались на уровне интрижки. Одна случайная ночь, которая ничего не изменила в их отношениях, разве что мисс Симонс перестала Доминика третировать. Да и смысл орать на человека, пытаясь учить его жизни, если тебе довелось побывать с ним в одной постели?
Вебер не мог точно сказать, зачем к ней приходит. Наверное, просто для того, чтобы поговорить с кем-то по душам. Он прожил в комнате со своими соседями восемь месяцев, но так и не стал «своим». Доминик, по-прежнему, был одиночкой, в то время как остальные уже разбились по парочкам. Уэйн секретничал с Кейси, Верджил с Ферги, Джошуа с Лесли... Ему пары не нашлось, потому поболтать за жизнь он приходил к Клариссе. Удивительное дело, но она его не прогоняла.
Их встречи напоминали заседание клуба интеллектуалов. Они говорили не о повседневных проблемах, а о прочитанных книгах, событиях истории, обсуждали кинематограф. Иногда даже в шахматы играли, правда, на первых порах Вебер только и делал, что проигрывал. Потом приноровился и стал играть гораздо лучше. Иногда ставил шах, иногда мат. В эти моменты он ликовал, Кларисса смеялась.
Доминик называл её по имени, она его тоже. Обращение по фамилии осталось в прошлом. Их отношения чем-то напоминали братско-сестринский тандем, если не брать в расчет то событие, с которого это сближение началось. Они не стеснялись в выражениях, когда обсуждали что-либо. Впрочем, Вебер никогда не стеснялся. Ему это чувство, в принципе, неведомо.
Разговоры с Клариссой были неплохим развлечением и способом отвлечься от неприятных мыслей. Доминик мог смеяться в присутствии женщины, мог обсуждать то, что ему интересно. Иногда позволял себе пошлые шутки. Кларисса не протестовала. В общем, они были довольны друг другом на все сто процентов.
И, тем не менее... Приближался выпуск, и одиночество Вебера с каждым днем обнажалось всё сильнее. Прошлое тянуло его назад, оно не отпускало, не позволяло решительно шагнуть в будущее, тем и бесило.
Всё чаще вспоминался разговор с Блиссом, оказавшимся довольно проницательной сволочью. В ушах звучал голос Лесли:
«Ты любишь его».
Доминик отрицал это.
Тогда.
Сейчас.
Всегда.
Доминик знал, что его слова лгут.
Они были лживыми тогда.
Они остаются такими сейчас.
Они всегда будут такими...
Доминик так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как его одиночество наглым образом нарушили. Несложно догадаться, кто это самое одиночество нарушил. Больше не было в интернате сталкеров, способных ходить за Вебером по пятам. Никто особенно не интересовался судьбой этой холодной гадины, а Доминик был почему-то рад. Как и многие тщеславные люди, он обожал внимание. Как и многим, ему это внимание могло надоедать. И сейчас, как никогда прежде, ему хотелось побыть в одиночестве. Но Лэст не очень-то считался с его мнением. Он пытался вломиться в жизнь Доминика, оставшись там навсегда. Постоянно чем-то о себе напоминая. Хоть следами кровавых цепочек из разрезанных запястий, хоть засосами, медленно сходившими с кожи, хоть своими внезапными появлениями на пути, когда никто его не ждал.
Почувствовав пристальный взгляд в спину, Вебер обернулся. Джошуа стоял в отдалении и смотрел на него, не отводя глаз. Словно пытался гипнотизировать.
– Ты, – выдохнул Доминик.
Это прозвучало своеобразно. Смесь из злости с обреченностью, горький вздох и немного, совсем чуть-чуть радости. Тщательно скрываемой, но прорывающейся наружу.
– Я.
– Преследуешь меня?
– Пытаюсь понять, почему ты постоянно сюда приходишь?
– И почему же?
– Пока так и не понял.
– Ясно, – произнес Вебер, снимая с себя пиджак и бросая его на траву.
Недолго думая, он сел на постеленную ткань, с тоской подумав о том, что от травы на ткани обязательно останутся зеленые полосы. И ему придется заниматься стиркой. Вебер прикрыл глаза и прислонился спиной к дереву, вдыхая аромат свежести, царившей в лесу. Подставил лицо редким солнечным лучам, проникавшим сквозь ветки деревьев, и разморено улыбнулся.
Он знал, что Джошуа совсем скоро последует его примеру. Тоже бросит свой пиджак на траву, сядет рядом. В былые времена Лэст вполне мог положить голову на колени Доминику, сейчас вряд ли решился бы на это, потому как понимал: подобные вольности остались воспоминанием о временах «Даунхилла», здесь подобные трюки не прокатывают. Ничего, кроме насмешки со стороны Вебера его излишне романтичные стремления не вызовут, а становиться посмешищем не хотелось.
Доминик не ошибся. Джошуа, действительно, приблизился к нему, бросил свой пиджак на землю и сел рядом. Только вот глаза закрывать не стал и теперь смотрел на Вебера неотрывно. Доминик улыбнулся ещё шире, чем обычно. И не спешил убирать улыбку с лица.
– Ты снова на меня смотришь, – не спросил, а констатировал факт.
– Да.
– А зачем ты это делаешь?
Джошуа некоторое время молчал, не зная, стоит ли опускаться до примитивных, пошлых комплиментов, но в итоге всё же опустился и произнес тихо:
– Ты такой красивый, Доминик.
– Рыжик обидится, – ответил Вебер, не реагируя на неприкрытую лесть.
– И что с того?
– Не знаю. Просто говорю очевидные факты.
– С каких пор тебя стали волновать чувства других людей?
– Я старею и становлюсь сентиментальным, – усмехнулся Доминик.
В конце концов, он позволил себе открыть глаза и посмотреть на собеседника. Джошуа смотрел на него в упор. По его лицу тоже скользили солнечные лучи, и Вебер, присмотревшись внимательнее, понял, что у Лэста тоже есть веснушки. Разумеется, не такие яркие, как у Блисса, но есть. Едва заметные, на переносице.
– Что такое? – растерялся Джошуа, поняв, что Доминик смотрит ему в переносицу.
– У тебя веснушки, как у девчонки, – засмеялся тот.
– Веснушки не только у девчонок бывают.
– Не только, но у них они милые. А твои почему-то смешат.
– Ну, хотя бы не раздражают, и то достижение, – хмыкнул Лэст.
– Они должны меня раздражать?
– Не знаю. Тебе виднее.
Джошуа пожал плечами, сделал вид, что отвлекся на нечто постороннее и начал копаться в траве. Сорвал травинку и принялся её жевать, не подумав о том, что в лесу пыльно, грязно и условия практически антисанитарные. Потому с его стороны этот поступок был более чем опрометчивым.
– Мы больше не играем на желания, – произнес Лэст, нарушая затянувшееся молчание.
– Не играем, – согласился Вебер.
– Почему?
– Потому что я не вижу в этом смысла.
– Раньше видел?
– Да, а сейчас понял, как всё запущенно.
– Запущенно?
– Разве ты сам этого не видишь?
– Нет.
– У нас с тобой просто нет никаких желаний. Мы играли три раза. Все три раза привели к сексу. Ну, почти все. В любом случае, мы ничего не можем придумать. Просто ищем повод снова побыть вдвоём. Не так, как сейчас, а именно в сексуальном плане... Печально знать, что у нас совсем никаких мечтаний нет. Очень печально.
– У меня есть мечты, но они все тесно связаны с тобой.
– Неужели?
– Я хочу, чтобы у меня была семья. И ты вполне мог бы стать моей семьёй.
– Хм, занятно, – усмехнулся Доминик.
– Что в этом занятного?
– Ты сам веришь тому, что говоришь? Реально веришь, что я мог бы стать для тебя семьёй? По-моему, общение с Блиссом не пошло тебе на пользу. Вирус повышенного романтизма тобой успешно подхвачен.
– Это моя давняя мечта.
– Со времен «Даунхилла»?
– Да.
– Понятно.
– И это всё, что ты можешь сказать?
– Давай, не будем сейчас играть в игру под названием «романтичные сопли нынче в моде»? Я не хочу. Ностальгия мне чужда. О чём ты там ещё мечтаешь?
– О счастье.
– И оно тоже заключено во мне?
– Представь себе.
– Ты наивный, Лэст.
– Я знаю.
– А хотел казаться крутым.
– Я и был таким, пока...
– Пока?
– Пока не появился ты. И не испортил мне репутацию.
– Да уж. Давай меня обвиним во всём и отправим на суд. Судьёй назначим Блисса, чтобы я вообще не смог отвертеться и получил пожизненное.
– Вебер, ты такое мудло.
– Здравствуйте, приехали. Это ещё почему?
– Потому что ты никогда не любил и не понимаешь, что это такое.
– Спорить не стану. Это так. Не любил, не люблю и в дальнейшем не планирую учиться этому гиблому делу.
– Так почему же мы больше не играем на желания? – Джошуа повторно задал вопрос, интересовавший его сильнее, чем что-либо другое.
– У нас однообразные желания. Надоело.
– Раньше тебя это не напрягало.
– Раньше мне никто не говорил правды...
– О чём?
– О том, что ты, увы, не миллионер.
– А, если бы я был таковым?
– Тогда я бы подумал. Хотя, не факт. Но, возвращаясь к реальности, замечу, что всё же это, на самом деле, достаточно унизительно – прятаться по душевым, чтобы пару минут потискать кого-то.
– Это ведь не всё?
– Не всё.
– Какие ещё причины?
– Я обещал, что больше никогда к тебе не прикоснусь. И ты не прикоснёшься ко мне. Я пообещал больше не вмешиваться в ваши отношения с Блиссом, и я сдержу слово, – ответил Доминик после нескольких минут молчания. – Уже говорил это однажды, но повторю и сейчас. Блисс – единственный, кто тебя, по-настоящему, любит. Держись за него и не упускай. Ради тебя он сделает всё, и вместе вы не пропадёте. Только дай ему уверенность в том, что он тебе нужен. Позволь поверить в искренность твоих чувств. И, когда он поверит, он будет землю носом рыть, только бы тебе было хорошо...
– Нужно ли мне это? Вот в чём вопрос?
– Думаю, да.
– Ты ошибаешься.
– Что тебе тогда нужно?
– Ты, – не раздумывая, ответил Джошуа.
– Я не помогу тебе построить новую, счастливую, жизнь. Я, скорее, разрушу всё хорошее, что есть в прежней.
– Наплевать.
– Ты сам сказал, что я мудло.
– Наплевать.
– Я ненавижу тебя.
– И на это тоже наплевать.
– Да почему?! Я тебе открытым текстом говорю, что жизнь тебе поломаю, а ты, как попугай, одно и то же заладил. Наплевать, наплевать. Мне не наплевать! Я хочу, чтобы у тебя жизнь сложилась хорошо, а со мной...
Доминик прикусил язык, поняв, что только что нагородил. Фактически, он признался в своей заинтересованности. Открытым текстом заявил, что Джошуа ему не безразличен. Лэст это, конечно, заметил и лишь усмехнулся.
– Так всегда было, да, Доминик?
– Что именно?
– В лицо «Отвали от меня, Лэст». За глаза «Я всё сделаю для твоего блага».
– Я никогда и ничего не делал ради тебя.
– А перчатки и шарфы?
– Просто не хотел вирус подхватить. Ты же всё время рядом со мной отирался, и я мог заразиться в любой момент.
– А какао?
– Может, у меня на него просто аллергия?
– А то, что ты меня за руку держал, чтобы я мог уснуть?
– Возможно, у меня тоже была боязнь темноты? И ощущение чужой руки в моей ладони успокаивало и придавало уверенности? – предположил Вебер. – Пойми, для тебя я ничего не делал. Я всё делал и продолжаю делать только для себя. Тешу своё самолюбие, упиваясь тем, что здесь, в интернате я что-то собой представляю, что-то значу. Я играю, я пытаюсь получить от жизни всё. А игроки обычно – циничные суки, которые слово «любовь» лишь в кроссворды вписывают, но не в свою жизнь.
– Всё равно...
– Наплевать, да?
– Да, – решительно ответил Джошуа.
Доминик сначала улыбнулся ему, потом засмеялся.
– Тогда ты просто дебил, Лэсси. Наивный, верящий в сказки дебил.
– Пусть так, – пожал плечами Лэст. – Зато я могу с уверенностью сказать, что в моей жизни была настоящая любовь.
– С чего бы? – фыркнул Вебер.
– С того, что ты сам перечислял признаки настоящей любви. Напротив всех пунктов я могу смело ставить галочку, потому что это всё у меня было. Я любил тебя той самой любовью, которая ослепляет и не позволяет видеть недостатки возлюбленного. Той любовью, что ломала меня всего. Той, что затыкала разум. Той, когда я не просто говорил человеку, находящемуся рядом, что он – сволочь, и наигранно вздыхал, а, на самом деле понимал, что он – сука последняя, но без него жить невозможно. Любил так, что каждое прикосновение или поцелуй охуеть как вставляли, и только от них трясло круче, чем от самого разнузданного секса. С того, что я до сих пор не меняю своего мнения. Понимаю, что ты – настоящая дрянь, если, конечно, это не маска. Понимаю, что ты совсем не идеальный. Понимаю, что ты никого, кроме себя не замечаешь в этой жизни, но я не могу сказать себе, что с этого дня я должен прекратить к тебе тянуться. Потому что в любом случае, я сорвусь. Потому что я не любил когда-то... Потому что я люблю тебя сейчас.
– Что? – хмыкнул презрительно Доминик.
– Ничего, – отозвался Джошуа надменно. – Забудь.
Он подарил собеседнику ослепительную улыбку. Только что он сделал то, о чём так давно мечтал. Поступил в точности, как когда-то Вебер с его «люблю – забудь».
Вебер не растерялся. Он снова засмеялся, потом положил ладонь на плечо Лэсту и заявил радушно:
– Знаешь, я верю, что однажды ты превзойдешь своего учителя.
– Думаешь, мир станет лучше от того, что нас таких будет двое?
– Наплевать на мир. Главное, чтобы нам было хорошо.
– Эти слова... Они так в твоём стиле.
– Хоть что-то в этой жизни должно оставаться неизменным. Так пусть это буду я, – радостно заявил Доминик.
– И это здорово, – произнес Джошуа.
– Что именно?
– Что ты остаёшься прежним. Хотя, я бы мог с этим поспорить...
– Думаешь, я изменился?
– Думаю, да.
– Ты...
– Просто заткнись.
– Лэст, ты охренел что ли? Рот он мне затыкает!
– Заткнись, – повторил Джошуа, приближаясь и целуя Вебера.
Бабочка была на месте. Доминик мог в любой момент вытащить заколку и всё-таки процарапать ею кожу. Мог даже не прибегать к помощи этой игрушки. Мог просто ударить и уйти, ведь никто не держал его руки. Никто даже не пытался ограничивать его свободу. Вебер мог уйти, но он не ушел. Вместо этого он толкнул Лэста на траву, и сам потянулся за ним, не разрывая поцелуя. Он чувствовал, как Джошуа цепляется ладонями за его плечи, словно боится отпустить, и, как следствие, упустить навсегда. Джошуа боялся отказа, боялся очередного «уйди, отвали, отстань», тем не менее, всё равно поцеловал Доминика. И тот почему-то не оттолкнул, а подхватил это начинание.
Уперся локтями в землю, не думая о том, что стирать теперь придётся не только пиджак, измазанный травяным соком, но и рубашку.
«Не уходи», – читалось в глазах Лэста.
«Не отпускай», – отвечал ему мысленно Доминик.
«Я всегда принадлежал лишь тебе».
«Весь твой, до последнего вздоха».
– Зачем ты меня провоцируешь? – спросил Вебер, запуская в волосы Джошуа пальцы, пропуская сквозь них светлые пряди.
– Зачем ты поддаёшься на провокацию?
– Зачем ты это делаешь?
– Чтобы почувствовать себя счастливым.
– Твоё счастье в моих прикосновениях что ли? Не говори чепухи.
– Моё счастье в тебе.
– Я утяну тебя на дно.
– Мы и так на дне. Куда ещё можно упасть?
– Лэст, я не верю в эту любовь. У нас вообще не любовь...
– А что у нас?
– Уйди, пока не поздно.
– Уже.
– Что?
– Уже поздно.
– Почему?
– Заткнись и поцелуй меня. Просто поцелуй. Один. Единственный.
– Одного не хватит.
– Два раза целуй. Три, пять, десять.
– Двадцать, – усмехнулся Вебер, прихватывая нижнюю губу и немного её покусывая.
– И двадцать тоже хорошо, – улыбнулся Лэст, закрывая глаза. – Не думай о Лесли, не думай об обещаниях, которые давал. Ни о чем не думай. Выброси из головы всё, что тебе мешает. Быть может, мы последний раз в этой жизни целуемся.
– Вообще? – уточнил Доминик.
– Друг с другом, – ответил Джошуа.
И Вебер подумал. И эта перспектива совершенно не понравилась. Потому он снова прижался к влажному, приоткрытому рту, понимая, что Лэст недалек от истины. Возможно, это, действительно, их последние поцелуи друг с другом. Ведь ничто не изменит его решения. Если он уйдет, то навсегда. А он решил исчезнуть из жизни Джошуа Лэста, как только они выйдут за ворота интерната. Просто потому, что так будет лучше... Просто потому, что так нужно. Просто потому, что чтобы построить что-то новое, нужно разрушить что-то старое. Например, жизнь, в которой красной нитью проходила болезненная страсть к человеку, этой любви совершенно не заслуживающему.
